Ап-ап! Вся глава выложена тут.
Не могу не выложить, потому что уже все равно досидела до четырех утра.
Вычитки нет никакой, так что можно кидаться тапками. Когда закончу эту часть - не знаю, in progress.
Читать.
***
Стайлз всегда думал, что его мир безопасен.
Там, в его голове, всегда можно было спрятаться. Среди мыслей, слов, событий. Собственный мозг стал бесплатным кинотеатром лет в тринадцать, когда они со Скоттом устроили очередную «ночь перед телевизором» и Стилински понял, что ему скучно. Большая часть книг, фильмов и сериалов, от которых сходили с ума его сверстники, теряли свою привлекательность минут через пятнадцать после начала «ознакомления». Сюжет оказывался примитивным, а чужие душевные переживания никогда не казались Стайлзу хоть сколько-нибудь интересными. Хотелось глубины, широты, полета мысли. Ну или чего-то типа того.
Так он в один прекрасный день переключил тумблер и весь оказался в собственной черепной коробке. Упакованный, сжатый, ограниченный в свободе передвижения. А активность, которой и без того всегда было чуть больше, чем слишком, перекочевала на поверхность тела, выражаясь в порывистых движениях, болтовне, беготне, бормотании и еще куче признаков, по которым его любой смог бы опознать.
Его мир всегда был безопасен. Пока Бэйкон Хиллз не остался далеко за пределами привычной досягаемости.
Через неделю после отъезда Стилински впервые в жизни проснулся посреди ночи не от обычной потребности что-то сделать, но от душащего, выворачивающего наизнанку ночного кошмара. Сидя в кровати и содрогаясь от переполняющих эмоций, Стайлз пытался избавиться от ощущения липкого, сковывающего ужаса, который острой иглой впился в основание черепа.
В тот день он понял, что решение оставить дом было ошибкой. Теперь его ежеминутным, ежесекундным спутником стало назойливое беспокойство. Все время, что он жил с отцом, принимал участие в жизни стаи, находился рядом и «держал руку на пульсе», чувство ответственности дремало, целиком и полностью доверив основные функции разуму.
Стайлз скучал по отцу. С утра думал о том, что тот ест на завтрак. Вечером – обедал ли он. Не забыл ли выпить таблетки. Поменял ли постельное белье. Не забыл ли оплатить счета, заправить автомобиль, выключить телевизор, запереть входную дверь. Стилински казалось, что каждая минута, которую он проводит вдали от дома, несет в себе потенциальную опасность для его единственного родителя. Совесть вонзала в сердце когти, заставляя подростка отвлекаться от занятий и подолгу смотреть в окно, кусая губы и постукивая пальцами по столешнице.
Страхом за отца все не ограничилось. Начали приходить мысли о Скотте, стае, Дереке. Неизвестность мучила, превращаясь по вечерам в ноющую головную боль, которая не отпускала часами, пока Стайлз не концентрировался на работе над документами Айзека. Вечерние разговоры с волчонком давали какую-то хлипкую опору, на которой держалось самообладание Стилински. Лейхи открыто делился новостями, шутил, цитировал разговоры. Благодаря этим ночным посиделкам Стайлз мог держаться на плаву.
Жизнь вне стаи, которая казалась ему такой прекрасной еще недавно, не имела ничего общего с идеальной мечтой. Подросток обдумывал этот факт со всех сторон, хватаясь за свою самостоятельность, словно утопающий во время кораблекрушения за спасательный круг. Который вдруг очень подло начал сдуваться.
Стайлз метался из угла в угол, переживал, грыз ногти, пытался напиться. Он даже пожаловался Айзеку, но тот лишь отпустил пару ехидных комментариев на тему непостоянства Стилински и сбежал в оффлайн, решив, видимо, не портить себе нервы разговорами с эмоционально нестабильным подростком.
В итоге Стайлз сдался. Признался себе, что не может находиться так далеко от отца и стаи. От немедленного сбора вещей и переезда в Бейкон Хиллз его удерживало только больное чувство, которое он испытывал к Дереку и которое не смог бы игнорировать и скрывать, как раньше. Хэйл был его персональной занозой в заднице, от которой нельзя было избавиться, совершив пару-тройку общеизвестных манипуляций.
Стайлзу было легко рядом с собранным, вечно серьезным мужчиной, который без лишних слов руководил своей стаей, заботился о ней, окружал щенков непроницаемым колпаком семейной защиты. Со временем Стилински привык к манерам альфы и перестал шарахаться в сторону каждый раз, когда тот делал излишне резкое, по мнению человека, движение. Они много времени проводили вместе, и Дерек, кажется, начал спокойнее относиться к «избыточной активности» Стайлза. Все могло бы наладиться, если бы в какой-то момент Стилински не осознал, что Хэйл полностью отпустил вожжи, оставляя инициативу в их своеобразных отношениях подростку. Он не сопротивлялся вмешательству Стайлза в жизнь стаи, но и не потворствовал этому процессу. Не раз и не два Стилински ловил на себе совершенно нечитаемый взгляд, от которого по спине начинали бегать мурашки, а ладони мгновенно покрывались холодным потом. Как позднее понял Стайлз, мир Дерека не отличался обилием полутонов, он не стремился к гармонии с миром людей, да и вообще, строго говоря, ни к чему не стремился. Он жил здесь и сейчас, полагаясь на инстинкты и необходимость. А Стайлз был клубком вероятностей, противоречивых желаний и настроений. Он был деструктивной частью стаи. Если вообще человек может быть частью чего-то, что не доступно его пониманию даже на уровне примитивных инстинктов.
В мире нормальных людей принято считать, что противоположности притягиваются. Стайлз бы с легкостью в это поверил, если бы не завис в какой-то момент между миром «нормальных людей» и миром оборотней, в котором, казалось, все подчинялось каким-то совершенно иным законам. Стайлз бы с радостью сказал, что понимает их. Но он не понимал. Он просто жил рядом с ними, старался вовремя открывать «форточку», когда кому-то нужно было выпустить пар. Еще он таскал в дом Хэйлов пластиковые контейнеры с едой и термос с зеленым чаем.
Момент, когда Стайлзу захотелось взаимности, наступил неожиданно. Они с Дереком в очередной раз устроили мозговой штурм, усевшись на старом диване в гостиной. Был январь, за окном холод – лишний раз нос из дома не высунешь, а Стилински как назло забыл в машине термос с любимым чаем. Строго говоря, Стайлз подозревал, что Дереку нужно оторваться от документов и дать мозгу отдохнуть, а чай в такой ситуации – идеальное средство. Поэтому он быстро накинул куртку и побежал к джипу. Когда Стилински вернулся, Хэйл спал, откинувшись на спинку дивана и обнажив беззащитную шею. Стайлз застыл в дверях, чувствуя, как все тело начинает покалывать от непонятного чувства, родившегося в солнечном сплетении.
Дерек выглядел полностью беззащитным и расслабленным. Стилински поймал себя на том, что старается не дышать, чтобы случайно не разбудить оборотня. Но Хэйл спал, а Стайлз смотрел и смотрел, пытаясь поймать за хвост постоянно ускользающую мысль. Наконец, ему удалось: Дерек был красив вот таким. Тени мягко ложились на его лицо, подчеркивая и одновременно сглаживая резкие черты лица, изгиб губ, высокие скулы. Широкая грудь оборотня поднималась и опускалась размеренно, как у самого обычного человека, на которого Хэйл так редко походил.
Стилински не смог бы сказать, сколько времени он так простоял. Наваждение сошло на «нет», когда Дерек вдруг повернулся во сне и лег, по-детски подложив под щеку сложенные ладони. Было ясно, что работать они уже не будут, поэтому, сделав над собой некоторое усилие, Стайлз оторвался от созерцания спящего оборотня и сгонял за пледом, которым накрыл Дерека, повинуясь какому-то неясному порыву. С точки зрения логики, его поступок был напрочь лишен смысла – волки не болеют. Стилински решил, что не будет забивать себе голову всякими левыми вопросами.
Когда он уже развернулся, чтобы уйти в одну из комнат наверху, Дерек вдруг открыл глаза и Стайлз застыл, не решаясь сделать ни единого движения. Хэйл не мог не заметить плед, а это значит, что доброму самаритянину сейчас влетит. Но не тут-то было. Оборотень посмотрел на подростка сонным, интимно-домашним взглядом и широким движением руки подтянул теплый плед до самой макушки.
А на следующий день они охотились на альфу. Больше шанса понаблюдать за Дереком у Стилински не было.